Этническая история северного Кавказа

Еще совсем недавно в археологическом изучении Северного Кавказа, как и Кавказа в целом, не было никаких особо острых ситуаций. Шло спокойное, не очень плановое исследование памятников древности и средневековья. Время от времени ученые встречались на различных конференциях, симпозиумах и специальных «чтениях». Даже названия таких собраний звучали прозаически спокойно, подразумевая долгие годы дальнейшей работы над отдельными вопросами. Вот, к примеру, названия подобных встреч: Всесоюзный симпозиум «Культурный прогресс в эпоху бронзы и раннего железа» (Ереван, 1982 г.); Международный симпозиум «Кавказ и Юго-Восточная Европа в эпоху раннего металла» (Телави-Сигнахи, 1983 г.); конференция «Взаимоотношение населения горных и равнинных регионов» (Душети, 1984 г.); семинар «Медные рудники Западного Кавказа III—I тыс. до н. э.» (Сухуми, 1988 г.). Можно еще вспомнить также «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа.

Однако уже с 1990 г. ситуация стала резко меняться. Сейчас о времени подобных научных встреч вспоминаешь как о прошлом глубочайшей давности. Борьба за национальные суверенитеты в республиках Северного Кавказа привела к появлению целого ряда теорий и мелких версий, должных возвеличить древность того или иного народа и расширить ареал его былого расселения. Все это делается с вполне благим стремлением придать моральные силы своим соотечественникам в подобных устремлениях. Я пишу об этом без особого удивления.

Еще на I съезде горцев в 1918 г. (Моздок) С. М. Киров, много говоря о демократии, предложил резолюцию, в которой говорилось, что каждому народу «Великой Русской революцией» будет предоставлена возможность «устраивать свою жизнь так, как ему кажется наилучшим». Не буду вдаваться в рассмотрение вопроса о былом «устройстве» народов Кавказа в политических рамках СССР, об этом лучше всего свидетельствует сам факт насильственного переселения многих из них в годы прошедшей войны. Это был страшный удар по культуре и чисто человеческим чувствам чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев, курдов, турок и значительной массы казаков. Это был шаг к их полному физическому уничтожению. В наше время естественно стремление людей самоопределиться, почувствовать себя свободным народом, вернуть веру и культуру предков. Это можно и необходимо понять. Но вместе с процессом вызывания из прошлого почти забытых имен местных политических и культурных деятелей появились попытки подыскивания «великих предков» в виде давно исчезнувших цивилизаций Востока и Средиземноморья. Естественно, среди населения кавказских республик эти измышления вызывают не очень здоровый интерес и могут послужить еще одной зацепкой для новой серии политических споров и препирательств.

Сейчас не может быть со стороны археологов и историков-кавказоведов спокойного, точнее, равнодушного отношения к тем псевдонаучным изысканиям, которые просачиваются не только в журнально-газетную продукцию, но и порой в достаточно солидные издания.

Постараемся остановиться на тех публикациях, которые в настоящее время будоражат умы всего читающего населения Кавказа. Их можно разделить на три группы: статьи журнального порядка, написанные неизвестными в науке авторами; статьи или отдельные разделы в больших работах, принадлежащие уже известным специалистам; работы, в которых заведомо искажены фактические данные о местном населении и его культуре. Сжатый обзор их позволит наметить некоторую очень предварительную, возможно, несколько субъективную программу дальнейших археологических исследований на Северном Кавказе.



Первую группу публикаций можно начать с рассмотрения газетных статей Альберта Измайлова «Тайна веков» и «Боги вайнахов». В «Тайнах» автор утверждает, что вайнахи, т. е. чеченцы и ингуши, являются потомками древних египтян. Я не ошибаюсь, именно египтян. Самоназвание чеченцев «нахчо» он сопоставляет с древнегреческим названием жителей долины Нила «наксос» и предлагает серию других «топонимических» звуковых совпадений. Далее А. Измайлов упоминает еще несколько древних названий, которые для него звучат прямо-таки по-чеченски. Вот небольшой отрывок из этой статьи: «Известны у наших народов и имена в честь заселенных ими в древности территорий. Это — ХАМ-MAT в честь древней Финикии (современный Ливан), АЛАШ — древнее название острова Кипр, со знаменитым городом Мель-Картом, откуда, вероятно, происходят современные МАЬЛХи, что дословно означает „жители города Мела". Подобных примеров можно привести множество».

Однако последнее слово дословно означает нечто иное. По-чеченски «малх» — солнце. В Чечне на границе с Хевсуретией имеется местность Малхиста — страна солнца. Название это, как пишет писатель-историк X. Д. Ошаев, осталось «как родовое название от очень древнего времени». Здесь еще сейчас можно видеть большое количество склепов разного вида, и каждый из них представляет собой «малх-каш» — солнечную могилу. Все местные населенные пункты располагались по южным склонам гор, «может быть, это обстоятельство и послужило поводом называть жителей ущелья „маьлхиями", что в буквальном переводе означает „солнечники"». Вот и задаешь себе вопрос, а при чем здесь Мелькарт — верховный бог финикийского города Тира? И какое все это имеет отношение к Египту и тем более к Чечне?

Затем А. Измайлов пытается сравнивать петроглифические изображения и архитектурный декор вайнахских построек с египетскими иероглифами, но останавливает внимание только на крестовидном знаке. Это вполне понятно, так как другие египетские буквенные начертания в виде сокола, рыбы, глаза, голов человека и быка, дома и проч. совершенно не встречаются в наборе вайнахских петроглифов. Но и крест он берет не чисто египетский, известный под названием «анх» (с узелком на верхней части), а «Голгофу» — перекрестие, стоящее на подиуме. Подобные изображения действительно часто встречаются в виде декора на башнях и даже склепах чеченцев и ингушей. К древнему Египту они никакого отношения не имеют, ибо были заимствованы из соседней Грузии, где на фасадах зданий встречаются очень рано — уже в IX в., и намного позже подобные кресты появились в стране вайнахов. Смысловое толкование им можно найти в христианских молитвословиях и в описаниях святителей. К сожалению, пока еще трудно сказать о роли подобных «Голгоф» на постройках вайнахов. Скорее всего они являлись оберегами. Однако А. Измайлов неумолим в своих суждениях: «Иероглифическая письменность... показывает неприменимость к чеченцам и ингушам понятия „горец". Повторное освоение чеченцами и ингушами их плоскостных территорий начиная с XV века должно рассматриваться в науке не „как переселение с гор на плоскость", как утверждают некоторые авторы, а как результат возвращения на свои прежние исторические территории, где жили древние предки нынешних чеченцев и ингушей — древние выходцы из Египта».

Напрасно автор считает, что петроглифы могут связать культуру вайнахов с древнеегипетской культурой. С таким же правом египтянами можно считать осетин и дагестанцев, украшавших свои постройки большим числом близких по стилю выбитых на камне рисунков. Особенно разнообразны они в Дагестане. Но если говорить вполне серьезно, то А. Измайлову надо просто знать и помнить о действительных наследниках египетской культуры, о коптах. В их искусстве до сих пор можно видеть отражение своеобразного художественного мастерства далеких предков.

Очевидно, незнание местной археологии и желание высказаться до конца принудили автора посвятить вторую статью «Боги вайнахов» культовой стороне вопроса. По мнению А. Измайлова, вайнахи поклонялись древнеегипетским богам «Осирису и Тоту». Но прежде чем привести убедительные факты, автор объявляет полностью несостоятельной «точку зрения Е. И. Крупнова и современных его последователей», имея в виду не только «школу Е. И. Крупнова», а целые поколения ученых в разные годы исследовавших духовную культуру вайнахов: это У. Лаудаев, Ч. Ахриев, Б. Далгат, Е. М. Шиллинг, Л. П. Семенов и др.

Какова же концепция самого А. Измайлова в этом вопросе, если все сделанное специалистами до него — тлен и прах? Вог суть его теории. До XIII в. н. э. чеченцы и ингуши жили в предгорных и плоскостных районах и только после этого времени «в силу объективных причин» (они не указаны) появились в занимаемых ими ныне горах. Их прошлое не может быть связано с культурой тех горцев, земли которых они захватили, ибо сами вайнахи никогда не «хоронили покойников скорченно на боку». Вероятно, здесь А. Измайлов имеет в виду захоронения эпохи бронзы. Объектом для изучения культов «Осириса и Тота», которые были «господствующими» в среде вайнахов, он берет древний христианский храм «Тхаба-Ерды», стоящий в долине р. Ассы в Ингушетии и возведенный грузинами в XI—XII вв. В районе храма произошла смена «этнического состава населения». Некогда живших здесь христиан оттеснили вайнахи, принесшие свои «языческие верования». Это произошло «неожиданно», и тогда церковь была превращена в «языческий храм под названием Тхаба-Ерды».

Пытаясь нарисовать «правдивую историческую картину», автор делает предположение, что в храме имелось изваяние «крылатого Архангела», который пришельцы могли отождествлять с образом «птицы Б а», воплощавшей «потусторонние души» у египтян. Затем следуют языковые сопоставления. Название храма членится на части: Тха-Ба-Йерда, и почти каждая из них служит поводом для привлечения внимания к богу Тоту, культу Тха и т. д. Перевод названия храма у А. Измайлова звучит как «храм Владыки творения потусторонней души Ба бога Тха». Здесь я опускаю дальнейшие подобные переводы, как и экскурсы в область семитической лингвистики и проч. Вывод автора однозначен: «... видно, что Осирис и Тот, как и тысячелетия назад, занимают в пантеоне вайнахов господствующее положение. И это тогда, когда культы этих египетских богов, как и иероглифическая письменность и язык, считались в самом Египте „мертвыми", хотя эта культура на самом деле фактически „мертвой" не была и процветала еще в средневековье. И продолжает развиваться, хотя в невероятно трудных условиях, и сейчас».

В качестве иллюстраций к статье приведены рисунки головного убора ингушской женщины (курхарс) с рогом, свисающим к лицу, а как аналогия — египетский рельеф мужской фигуры в высокой шапке «Озириса» и с регалиями царской власти в руках. Весьма далекая аналогия. Намного ближе «курхарсу» головные уборы сасанидских царей III—IV вв.

Итак, перед нами версия, которая кажется ее автору бесспорной, так как он, по-видимому, не привык сомневаться. А его довольно объемный труд вызывает совершенно неразрешимые вопросы: в каких районах до XIII в. жили вайнахи; каким путем пришли они на Кавказ, сохранив как минимум со II тыс до н. э. и до средневековья веру в древнеегипетских богов; какой народ они сменили, появившись в нагорной части Северо-Восточного Кавказа, и куда удалились их предшественники? Это первая группа вопросов. Имеется и вторая: каково отношение языка вайнахов к древнеегипетскому языку и как быть с коптами — прямыми наследниками культуры древних египтян? И наконец, третья серия вопросов: как быть с культурой самих вайнахов, которая к тому же во многом перекликается с культурой ираноязычных осетин (близка архитектура храмов, башен и склепов, близки некоторые мотивы в языческих верованиях? Осетины также являются потомками египтян?

Если говорить вполне серьезно, а иначе в современных условиях, царящих в горах Кавказа, говорить нельзя, то сравнивать культы древнего Египта с культами вайнахов практически невозможно, прежде всего хотя бы потому, что верования древних египтян — это синтез многих слагаемых, в том числе и обожествления фараонов [19]. Их культы нашли широкое отражение в монументальном искусстве и архитектуре. Версия, предложенная А. Измайловым, при ее трезвой оценке не выдерживает критики.

Наряду с рассмотренным взглядом на происхождение чеченцев и ингушей известна еще этрусская гипотеза. Поводом для нее послужила далеко не новая точка зрения лингвистов, что исчезнувший язык этрусков обладал строем, близким языкам коренных кавказских народов. Так, Н. Я. Марр еще в 1920 г. вместе с языком басков относил его к яфетической группе языков. Этот вопрос продолжает интересовать ученых по сей день (Ф. Браун, М. Я. Неми-ровский, В. Э. Орлов, С. А. Старостин и др.). Казалось бы, решение такой частной и сугубо специальной задачи не должно вызывать особо бурные эмоции, но это не так. Ю. Хадзиев предлагает в связи со сказанным свою интерпретацию происхождения вайнахов. Они — потомки этрусков. Рассуждения автора предельно просты: 1) «... наименования топонимов, эпонимов, теонимов, гидронимов древней Этрурии и Рима и их язык имеют удивительную особенность: они буквально дают поразительную схожесть с нахскими (чеченским, ингушским и тушинским-бацбийским) языками Кавказа и, можно сказать, имеют нахскую и вайнахскую природу»; 2) «... этрусков древние греки и римляне называют этрусками, этру-сками-тирренами, этрусками-тусками и просто тусками, где последний эпоним этруско-туски напоминает нам название (термин) — тушин (бацбийцев) или туш-бацой, а это, по-моему, заманчивый аргумент для установления генетического родства и этнической связи этрусков или этрусков-тусков или просто тусков древней Италии и тушин (бацбийцев) или тушбацой Кавказа, которые являются нахским этносом».

Здесь доказательством служат созвучия. Так, само слово «этруски, туски» производится от вайнахского «тушхой», где «туш» означает «квартал». Тут автор ссылается на работу Я. С. Вагапова «Вайнахи и сарматы», в которой идет речь о «тусках», упоминаемых Птолемеем и входивших в «состав печенегов». Тушины Кавказа, по Ю. Хадзиеву, идентичны тускам Апеннин. Для убедительности своей версии автор приводит названия восьми этрусских городов и толкует их с позиций чеченского языка: Ареций — город на равнине (аре — «равнина»), Волатерры — доблестный город (вола — «умирать», терра — «хотящий»), Вульчи — гостеприимный город (вул — «заходи»; чи, че — «внутрь») и др.

По мнению Ю. Хадзиева, «кавказцы четырежды заселяли в древности Италию», но не уточняет, когда и каким образом. В целом статья его не производит впечатление систематизированной работы. В ней поражает смелость суждений. Если уж говорить о языковых совпадениях, то можно вспомнить этноним «буртас». Соседи чеченцев — аварцы, жители Дагестана, словом «бурти» называют чеченца, а ведь буртасы, жившие некогда между Волжской Болгарией и Хазарией, по мнению ученых, могли быть тюрками или народом, близким мордве-эрзе. Почему бы среди данной ветви средневекового населения не поискать предков вайнахов? Вероятно, Ю. Хадзиев увлекся созвучиями и забыл ту меру, которая отличает историка и лингвиста-ученого от дилетанта. Кстати, далеко не все разделяют мнение о близости языка этрусков кавказским языкам. Так, чешские специалисты Ян Буриан и Богумила Моухова пишут, что этрусский язык «занимает особое место среди уже известных нам и что его нельзя понять с их помощью». Не стоит здесь много распространяться о весьма большом отличии культуры вайнахов в ее историческом разрезе от духовной и материальной культуры этрусков.

Обратимся к третьей версии. Известный лингвист Ю. Д. Дешериев в специальном исследовании, посвященном нахским языкам, т. е. языкам чеченцев, ингушей и близких им народов, заметил, что между ними и урартским языком существует определенное сходство. Однако не представляется еще возможным «решить вопрос, имеем ли мы дело с фактами генетического, культурно-исторического или типологического характера». Сейчас ученые сходятся во мнении, что нахские языки по своему строю близки коренным дагестанским языкам и вместе с ними родственны языкам хуррито-урартского этнического массива, который занимал значительную территорию Месопотамии и центральной части Закавказья. Казалось бы, речь идет о близости языкового строя, не этноса и не культуры. И снова возникают все те же инверсии в желании найти не предков своего народа, пусть скромных, но подлинных предков, а обязательно таких, от одного имени которых можно ощутить и приятное волнение, и чувство превосходства. Так, X. Бакаев в газете Чечено-Ингушского университета очень ненавязчиво, я бы сказал, даже деликатно проводит мысль, что вайнахи являются потомками хуррито-урартов. Основанием служат опять-таки не прямые свидетельства местной археологии, а общие сентенции разных ученых по почти бесспорному вопросу о сходстве нахско-дагестанских языков с хурри-то-урартским и языками. А как же культура? Можно сказать — ничего общего, тем более что и культура хурритов изучена не так уж плохо, и достаточно полно известна культура урартов.

В разобранных мною статьях полностью игнорируется комплексный подход к изучению культуры предполагаемых предков, а «научная база» порой сводится к десятку случайно созвучных слов. Как бы хотелось, чтобы любой исследователь прошлого вайнахов во всех его аспектах думал о фундаментальности базы для своих построений, а затем уже брался за перо. Увы, это не так.



У чеченцев и ингушей достаточно богатая культура, она уже неплохо изучена исследованиями историков, археологов, этнографов, лингвистов и фольклористов, и сейчас, по сути дела, ученые заняты уточнениями, детализацией и сведением отдельных фактов в общую концепцию. Естественно, число фактов будет увеличиваться, и они внесут некоторые изменения в основное полотно истории вайнахов. У любого народа должна быть гордость за плоды трудов своих предков, и хочется, чтобы их не попирали, а умели гордиться и пользоваться наследием, оставленным ими! Зачем чеченцам и ингушам Египет и Этрурия, зачем далекие экзотические земли и цивилизации? Разве не удивителен сам факт, что историю вайнахов я, к примеру, как и другие археологи, сейчас уже могу проследить с III тыс. до н. э. и по сей день? Конечно, в общих чертах, без деталей. Такому чуду — глубочайшей давности проживания чеченцев и ингушей на своих землях — в 1991 г. была посвящена специальная конференция в Шатое. Она проходила порой бурно и вызвала большой интерес у населения.

Но обратимся к соседней республике — Северной Осетии. Здесь я бы хотел начать с небольшой предыстории.

В 1887 г. в газете «Новое обозрение» вышла заметка Н. С. Мансурова под названием «Первобытные осетины». В ней выделено автором 17 «еврейско-се-митических» топонимов в сопоставлении с осетинскими. К примеру: Иордан — Ардон; Иерихон — Архон; Тир — Ир, Ирон и т. д. Эта табличка породила у Н. С. Мансурова следующий вывод: «Теперь будет совершенно понятным то поразительное сходство, даже тождество еврейско-халдейско-финикийских географических названий... с осетинскими, которое... служит намеком на несомненное родство осетин с народами семитической группы».

Но вот в 1992 г. во Владикавказе вышка книжка «Давид Сослан, Фридрих Барбаросса... Алания от Палестины до Британии». Ее авторы В. Л. Хамицев и А. Ч. Бадаев «действуют» в обратном направлении. У них древние жители Палестины и вместе с ними Сын Божий Иисус Христос являются осетинами: «Названия северных колен израильского народа — Асир, Махир, Дан — легко переводятся с осетинского языка, языка скифов-алан, а само слово „Ир" сохранилось до наших дней в своем античном звучании у осетин — как самоназвание — и у ирландцев, чему способствовала длительная историческая изоляция этих народов, по этой причине сохранивших национальную чистоту крови и духа. Топонимика Галилеи оставляет мало сомнений в том, что это земля скифов-алан. Авдон, Мадон, Сидон, священная река Иордан (Ирыдон) — эти и другие примеры как бы переносят нас в современную Осетию, Британию или Скандинавию».

В таком духе идет и далее доказательство осетинского происхождения лиц Евангельской истории, а резюме подано в двух строчках: «Отсюда ясно, что Галилеяне были этническими скифами, а мать Иисуса, Мария,— скифянкой». Самое интересное то, что осетины (скифы, аланы) помимо своих земель на Кавказе занимали не только Палестину, но еще не менее половины Европы — вплоть до Британии. Этому не следует удивляться, если даже Фридрих I Барбаросса (1152—1190 гг.) был осетином, ибо в переводе с осетинского языка его прозвище звучит как «варвар-осетин». Сам он являлся выходцем из Архыза — верховий Кубани и принадлежал к осетинскому «роду Алгузонов», это потом его приписали к немцам и переиначили в «Рыжебородого». Кстати, его племянником, как считают авторы, был Юрий — первый муж грузинской царицы Тамары. Он родился в семье русского князя Андрея Боголюбского и осетинской княжны — сестры Барбароссы. Для справки: осетинский историк Ф. X. Гутнов. в своем исследовании довольно ясно показал, что род Алгузов (Агузов) к германскому императору никакого отношения иметь не мог, возникают сомнения и в алано-ясском происхождении матери самого Юрия2.

В чем же здесь дело? Прежде всего в слабом знании истории своего народа и основ общего языкознания, плохой осведомленности в литературе по всеобщей истории и богословским проблемам, а также очевидном стремлении казаться оригинальными и независимыми в своих суждениях.

В эпоху «Великого переселения народов» алан весьма часто можно было видеть в числе военных наемников. Они шагали по дорогам Галлии, Испании и даже Северной Африки, среди них известны военачальники, а женщины-аланки часто разделяли ложе с крупными деятелями своего времени. Но на этом и кончается их роль в истории Европы.

Гипертрофированного понимания подобных фактов вполне достаточно, чтобы преувеличить не только роль алан во всеобщей истории, но и их фактическую численность в прошлом. Вместе с тем авторы не заметили, что своими построениями они не только отошли от истины, но и принизили достоинство своего народа, история которого не нуждается в наукообразных ухищрениях. Жаль также, что авторами совершенно некритично были поняты труды известного фольклориста Ж. Дюмезиля, а его влияние на их работу весьма заметно. Хороший знаток осетинского нартского эпоса, Ж. Дюмезиль обычно к тому или иному сюжету привлекает параллели скандинавско-ирландских сказаний, данные индийских легенд и т. д. — обычный прием в подобного типа сравнительно-исторических исследованиях. Вот и получилось у В. Л. Хамицева и А. Ч. Бадаева, что осетины (аланы) жили даже в Ирландии. При издании трудов Ж. Дюмезиля необходимо было как-то оговорить увлечение их автора «воспарять» с севера на юг и с запада на восток, учитывая природную эмоциональность местных читателей.

Настрой брошюры В. Л. Хамицева и А. Ч. Бадаева таков, что после ее чтения не удивишься «явлению» над дигорской частью Северной Осетии св. Георгия (Уастырджи), о чем говорилось в прессе. Прав корреспондент, завершая свою статью об этом факте словами: «Если бы ангела не было, его надо было бы выдумать». Вероятно, В. Л. Хамицеву и А. Ч. Балаеву не стоило играть на чувствах верующих — это не очень достойное дело.

Здесь были рассмотрены лишь некоторые статьи, написанные, несомненно, случайными людьми в науке. Но эти статьи породили и порождают массу толков, вызывая не всегда здоровый интерес к истории как своеобразному мерилу: какой же народ может иметь приоритетное право на место под солнцем современности. Это и дает повод к совершенно нежелательному экстремизму.

Вторая группа интересующих нас работ написана специалистами. Далеко не все они получили какой-либо широкий резонанс и эхом отозвались в горах Кавказа. Такова серия статей В. А. Сафронова и Н. А. Николаевой по проблемам майкопской культуры. Как известно, А. А. Иессен делил ее древности на две группы — на новосвободненские и собственно майкопские, отмечая между ними генетические связи. Указанные выше авторы полностью разрывают их и для древностей новосвободненского облика находят аналогии в материалах культуры шаровидных амфор и шнуровой керамики, которые, по их мнению, и послужили основой в сложении западнокавказских дольменов. Не буду вдаваться здесь в детали полемики по этому вопросу, но скажу, что сам факт отнесения дольменов ст. Новосвободной и дольменов Западного Кавказа к названным культурам и с предполагаемыми отголосками их в комплексах Центрального Кавказа в виде «амфор тюрингского типа» приводит к мысли о весьма раннем — с III тыс. до н. э. проникновении на Кавказ индоевропейцев, что позволяет утверждать извечное проживание ираноязычного населения на землях Кавказа. Однако это не так. Носители названных культур до Кавказа не доходили, а этногенез осетинского народа более сложен, и не здесь нам заниматься данным вопросом.

Те же авторы, В. А. Сафронов и Н. А. Николаева, для собственно майкопских комплексов предложили совершенно иную трактовку. Они считают, что их появление в бассейне р. Кубани (очевидно, и дальнейшее распространение по Кавказу) связано с миграцией арамейцев Харрана. Это племя семитов — потомков библейских Фарры и Ноя — прибыли сюда как на пустые земли и привнесли свою культуру. Это происходило с XXVI в. до н. э. и до начала II тыс. до н. э.

Данная теория не согласуется с фактами Библии и опровергается всем комплексом находок майкопской культуры Кавказа, сравниваемых с материалами сирийского поселения Тель-Хуэйра, взятого в качестве отправного пункта для миграций арамейцев. Этому вопросу была посвящена специальная дискуссия, развернувшаяся на страницах журнала «Советская археология», № 4 за 1990 г.

Авторы обеих версий, к сожалению, не задумались над вопросом, каковы были взаимоотношения пришлых арамейцев с местными жителями (а они не могли переселиться на пустые места) и с носителями шаровидных амфор, которые, по их мнению, чуть позже появились в том же регионе. Этот вопрос остался за пределами теорий, а его стоило бы рассмотреть, прежде чем браться за создание оригинального варианта в «освещении» древнего этапа в этногенезе населения Кавказа. Обе версии не нашли особых сторонников (А. Д. Резепкин, М. Б. Рысин и некоторые другие). Правда, и среди них оказались лица, утверждающие, что «арамейская» теория «плотно сбита» и хорошо объясняет происхождение майкопцев. Увы, это не так.

Сейчас все более преобладает мнение, что майкопская культура возникла на Кавказе, хотя ее носители, несомненно, были связаны с миром Ближнего Востока. В дальнейшем эта культура явилась одним из компонентов становления северокавказской культурно-исторической общности.

Обе названные чисто научные гипотезы, вызвавшие большой интерес в среде узкого круга специалистов, не нашли какЪго-либо отклика в среде библеистов и ученых Израиля. Мне не известны и газетные статьи на данные темы. Можно только радоваться, что они остались достоянием малодоступных книг и не просочились в чтиво для широкого населения.

Майкопская культура породила еще одно мнение. Оно принадлежит И. М. Мизиеву. Он утверждает, что носителями культуры были шумеры, а тюркоязычные карачаевцы и балкарцы являются их непосредственными потомками. Это мнение также построено не на конкретных вещественных находках, а с помощью небольшой таблицы «совпадающих» слов, взятых из шумерского словаря и карачаево-балкарской лексики. Попутно автор утверждает, что знаменитый эпос о Гильгамеше может также принадлежать карачаевцам и балкарцам, так как они, подобно древним шумерам, ежегодно приносили в жертву «первого козленка» своему верховному божеству Тейри.

Вопрос с майкопской культурой в данном случае не очень запутан. Она не могла принадлежать шумерам хотя бы потому, что тюркоязычны не только названные И. М. Мизиевым народы Северного Кавказа, но и кумыки, азербайджанцы, ногайцы, туркмены, казахи, киргизы, башкиры, якуты и »*чогие другие. В их языках можно найти эквиваленты приводимым И. М. Мизиевым шумерским словам.

Зачем же понадобилась эта версия и что послужило основанием .для ее возникновения? Опять-таки стремление с некоторыми политиканскими целями доказать глубочайшую древность проживания карачаевцев и балкарцев на своих землях. Основанием же для построений И. М. Мизиева служит мнение некоторых ученых, что язык шумеров, вышедший из употребления в начале II тыс. до н. э., несмотря на безрезультатные попытки связать его с известными «языковыми системами», по структуре может сравниваться с тюркскими языками. Однако не все ученые с этим согласны (И. М. Дьяконов, А. И. Тюменев, О. М. Джапаридзе и др.), а в «Сравнительно-исторической грамматике тюркских языков» шумеры даже не упоминаются. Что же касается принесения в жертву различным божествам козлят и ягнят, то, увы, такая практика была характерна для многих народов почти всего мира. Это не аргумент. Хорошо апробированные древнетюркскис находки — предметы искусства опять-таки ничего общего с шумерскими не имеют.

Казалось бы, вопрос о сходстве и различии древних и средневековых языков может иметь скорее всего чисто академический интерес, только в научной литературе он и должен освещаться. Но для историка и археолога И. М. Мизиева такой подход оказался слишком пресным, главное — создать себе популярность, стать «теоретическим вождем» народа. В какой-то степени это ему удалось.

Уже в 1991 г., после дискуссии по майкопской культуре, И. М. Мизиев выступает теперь уже в газете со списком «шумеро-балкаро-карачаевских слов», делая вид, что над этим вопросом «и впрямь настала пора подумать нашим ученым» Не знаю, как отреагировали ученые на газетный сигнал, но версия шумеры — тюрки стала распространяться. Она появилась даже в кумыкских газетах Дагестана. Не ошибусь, если скажу, что подобные измышления мешают не только науке, но прежде всего народам Северного Кавказа. Происходит невольное противопоставление «родовитых» народов простым, ничем не отмеченным в истории.

Однако, по И. М. Мизиеву, карачаевцы и балкарцы не только шумеры, но еще и скифы. Этому вопросу им было уделено много внимания в книге «Шаги к истокам этической истории Центрального Кавказа» и в местной прессе. Такова его статья «Все ли мы знаем о скифах», явившаяся как бы развитием мыслей М. Джуртубаева по поводу скифских легенд об упавших с неба культовых предметах. И. М. Мизиев в противовес В. И. Абаеву, утверждающему ираноязычие скифов, выставляет свои аргументы, что «доителями кобылиц», «живущими в войлочных повозках», «пьющими кумыс» и т. д. никогда не было «ни одно из индоевропейских, индоиранских племен и народов!» Таким народом могли быть только тюркоязычные племена древности, которые «были первейшими в истории коневодами, почитали лошадей, ели конину, пили кумыс и пр.», чего осетины (в качестве наследников скифов) никогда не делали. Но здесь все натяжка. Во-первых, идет сравнение давно исчезнувшего народа с ныне живущим; во-вторых, это пишется при заведомом незнании этнографии осетин.

Беру книгу историка А. X. Магометова и в ней нахожу удивительные факты из жизни осетин. Вот примеры: «... у отца-старика, не имевшего наследника-сына, одна из дочерей или даже единственная дочь отказывалась от брачной жизни ради поддержания отца и его хозяйства ... она брала на себя сыновние обязанности. Внешне вела себя как мужчина, одевалась в мужскую одежду, ездила верхом, выполняла в хозяйстве все мужские работы, такую девушку обычное право оберегало от обид и оскорблений». Не напоминает ли вам этот факт древних амазонок скифо-сарматского мира?

Среди тотемов осетин имелся и конь, который в мифологии носит название Афсург; не все осетины при жизни «имели лошадей, но когда умирали, их обеспечивали ими, чтобы в загробном царстве они могли „ездить" на коне». Мне кажется этого уже достаточно.

В упомянутой газетной статье И. М. Мизиева имеются указания на то, что аланы тоже являются тюрками. Впервые с подобными взглядами он выступил еще в 1984 г., глумливо подвергая сомнениям работы Ю. Клапрота, В. Ф. Миллера, В. А. Кузнецова и др. Эта статья вызвала в свое время бурные споры. Но наиболее полно алано-тюркская версия получила свое развитие в книге И. М. Мизиева «История рядом». В ней сложный вопрос об «асах», «ясах», «осах» и «аланах» решен в пользу средневековых тюрков, прямыми наследниками которых являются карачаевцы и балкарцы. Искажены и даже совершенно перечеркнуты многие страницы истории Северного Кавказа, попраны данные археологии. В какой-то степени это «победа» И. М. Мизиева, и она нашла отражение даже в оформлении газет. Вот на балкарской газете «Тёре» (Вече) под заголовком значится: «къарачай-малкъар (алан), орус тилледе чыгъады» и то же самое в русском варианте газеты «Балкарский форум»: «выходит на русском и карачаево-балкарском (аланском) языках» Так все оказалось просто!

В то же время И. М. Мизиев и его соавтор М. Джу рту баев открещиваются от прямого родства современных тюрок Северного Кавказа с половцами-кыпча-ками. В статье «Об одной ложной теории» сказано: «Аланы — тюрки, только они значительно раньше отделились от других тюркоязычных народов, поэтому монголы сумели разъединить алан с кыпчаками». Итак, балкарцы и карачаевцы никакого отношения не имеют к кыпчакам. А как же быть с каменными изваяниями, которые хорошо лзвестны науке как половецкие и найдены во многих районах Северного Кавказа, в том числе и в Карачаево-Черкесии, и как быть даже с языком карачаевцев и балкарцев, ведь он относится вместе с языками башкир, кумыков и других народов к тюркским языкам кыпчакской группы?

Вероятно, И. М. Мизиев и его сторонники принадлежат к тем историкам, которые стремятся приукрасить любым путем прошлое своих народов. Подобных немало сейчас и в Азербайджане. Их труды известный историк Играр Алиев рассматривает как работы «лантюркистского направления», ибо в них «методами лингвистических построений, давно отвергнутыми наукой», делаются попытки доказать «тезис о глубокой древности и даже автохтонности тюркского элемента на территории Азербайджана». Сейчас только в Дагестане к данному вопросу стали подходить трезво, о чем и появились первые публикации в местных газетах. В этом отношении большое значение имеют труды историка Г. С. Федорова, кумыка по происхождению, спокойно повествующего об истинных путях-дорогах своего народа.

Вероятно, для решения спорных этногенетических вопросов, интересующих многих людей, не мешало бы собраться за «круглым столом», как это имело место в ноябре 1990 г., когда так собрались историки Северной Осетии, Чечни и Ингушетии, ведя разговор по спорным проблемам ранней и поздней истории своих соседствующих народов.

Факты с несколько тенденциозной подачей исторического материала имеют место и в среде специалистов Республики Адыгея. Их обзору посвящено И. М. Чеченовым несколько страниц в журнале «Советская археология». Остановлюсь только на небольшой публикации Н. Ловпаче и А. Куека, посвященной 12-звездному адыгскому национальному знамени. Казалось бы, все просто, к 1834 г. в Адыгее имелось 12 округов, они обозначены звездами, а три стрелы на знамени — символ их боевого содружества. Далее авторы, взяв за прототип адыгского знамени хеттские металлические штандарты, утверждают, что культуру хеттов «археологи производят с Северо-Западного Кавказа от майкопской культуры». Это уже открытие, которое пока не отмечено специалистами по хеттам! Немного позже авторы статьи пишут о внедрении в среду «адыгэ» протоариев, и делаются сложные попытки «догадаться о том, как древняя геральдика» попала к черкесам XIX в. Я совсем не против, чтобы над Адыгеей, Кабгрдой, Черкесией и Шапсугией развевалось единое знамя, но хотелось бы, чтобы каждое слово даже в газетной статье было основательно продумано.

Вот передо мной солидный труд — «История лакцев», посвященный одному из дагестанских народов, и, хотя авторы начинают с их доистории, здесь нет археологических данных, а вместо этого имеются попытки рассматривать названия древних городов Месопотамии (Тилули, Кибаку, Куба и др.) с позиций лакского языка.

На этом закончу предпринятый обзор. Здесь не привлечен большой полемический материал, появившийся в печати Грузии и Абхазии. Он занял бы много места. Достаточно сказать, что бывший президент. Гамсахурдиа в письме акад. А. Д. Сахарову полностью отрицает какую-либо собственную культуру у абхазов: «Абхазия — второе название Грузии, как Альбион — второе название Англии». Опущено также множество статей и по другим, довольно близким вопросам истории абхазов и грузин (выступления в прессе Ш. Д. Инал-Ипа, Ю. Н. Воронова и др.). Не стану останавливаться и на новейших противоречивых высказываниях о происхождении русскоязычных казаков Кубани и Терека, которые появились в «Независимой газете» и местной прессе.

Я не ставил перед собою цель противопоставить одних ученых другим, одно мнение другому, но, говоря словами акад. Д. С. Лихачева, мне хотелось попросить своих кавказских коллег «не сращивать свой мозг с одной какой-либо догмой». Наши науки — история и археология — должны быть глубоко нравственны и служить не разобщению людей по своим национальным домам, а сближению их, как в годы великих бед, а их у горцев Кавказа всегда было хоть отбавляй.

Что же может остановить поток предвзятых, а порой просто надуманных умозаключений? Для этого прежде всего необходим чисто научный, трезвый и спокойный анализ всех доступных для исследования материалов. Надо помнить, что речь идет об этногенезе местных народов, а решение подобных вопросов требует не только деликатности, но знаний, воплощение которых не может порой ограничиваться только археологическим материалом, а заставит сопоставить его с данными этнографии, а если необходимо, то и лингвистики и фольклора. Лучше сомневаться в предполагаемых выводах, чем утверждать то, что только лишь грезится воспаленному мозгу без всяких оснований.

Ниже предложен небольшой план самых необходимых сейчас исследований в области археологии. Они, несмотря на некоторую субъективность, могут дать основания для дальнейших этногенетических исследований на Северном Кавказе.

I. Эпоха бронзы. Прежде всего нужно достаточно четко выделить майкопские комплексы, изучив их связи с памятниками предшествующего времени, а такие древности известны почти по всей территории Северного Кавказа, хотя о них обычно почти не упоминают. Необходимо еще раз поставить вопрос о соотношении памятников майкопского и новосвободненского типов. Вопрос этот нельзя считать новым, но он требует своего разрешения. Необходимо также наметить локальные группы внутри широкого майкопского региона. Все это позволит поставить на свое место привнесенные версии о происхождении данной культуры и подойти к чисто научному решению вопроса.

Больше внимания следует уделить куро-аракской культуре. В популярной литературе известно мнение,. что она стала распространяться с равнин, примыкающих к Северному Каспию, где рано сложилась «идеальная экосистема, наиболее благоприятная ... для формирования древних культур». В связи с этим парадоксальным утверждением необходимо изучение соответствующих районов Прикаспия.

Важно более полно выяснить характер взаимодействий носителей майкопской и куро-аракской культур. Это даст возможность изучить пути их трансформации в культурно-исторические общности последующего времени — восточнокавказ-скую для Дагестана, Чечни и Ингушетии и северокавказскую. Первая общность, известная и как «гинчинская культура» (М. Г. Гаджиев и др.), генетически тесно связана с последующей каякентско-харачоевской культурой. Уже сейчас она дает вполне реальную возможность усматривать в ней истоки нахско-даге-станского этноса. Вторая общность, вероятно, явилась одним из компонентов кобанской культуры, с носителями которой пришлось взаимодействовать скифским пришельцам.



Здесь же стоит упомянуть культуру дольменов. Ее памятники необходимо изучать с обмерными инструментами в руках. Они исчезают. Следует усилить внимание к сравнительному анализу местных дольменом и соответствующих памятников Западной Европы и Средиземноморья, ибо существуют самые разные теории об их взаимосвязях. Известно, что строительство западнокавказских дольменов приписывалось далеким предкам абхазо-адыгов (Ш. Д. Инал-Ипа, В. И. Марк овин, Ю. Н. Воронов и др.), только одних абхазов (Я. А. Федоров) и древнегрузинскому населению (О. М. Джапаридзе). Решить этот вопрос — нелегкая задача. Она осложняется еще и тем, что существует мнение, соединяющее в одно целое почти все точки зрения на происхождение дольменов. Оно принадлежит Н. Г. Ловпаче. Он пишет, что дольмены отражают «культурные связи четырех регионов древности (Кавказа, Передней Азии, Центральной Европы и Средиземноморья), осуществлявшиеся четырьмя древними народами (кавкаси-онцами-атыхами, малоазийскими хаттами, индоевропейцами — протоиндо-ария-ми) и прабасками со стороны Средиземноморья». Невольно призадумаешься — а возможна ли такая ситуация?

П. Переход к эпохе железа. Считалось, что в это время на Северном Кавказе существовало три культуры: прикубанская, кобанская и каякентско-харачоевская. Первая из них была выделена А. А. Иессеном по металлу, а затем ее существование поддержано А. Л. Нечитайло и некоторыми другими специалистами. В. И. Козенкова отрицает ее существование и соответствующие памятники относит к западному варианту кобанской культуры; Ю. Н. Воронов вообще склонен объединять кобанскую и колхидскую культуры в одну. Значит, необходимо найти более четкие критерии для подобных суждений. Это касается и отдельных памятников. Таков, например, Зандакский могильник в Чечне (работы М. И. Пикуль и В. И. Марковина). В его материалах я усматриваю соединение каякентско-харачоевских и лишь некоторых кобанских черт. Данный могильник В. И. Козенкова относит к восточному варианту кобанской культуры, а О. М. Давудов на его основе выделяет особую зандакскую культуру. Что и говорить, разные подходы могут дать и разные этногенетические результаты. В этом вопросе я скорее последую за О. М. Давудовым, чем за В. И. Козенковой.

III. Вопросы скифо-сарматской и аланской археологии. Я их объединяю. Это важный период в оформлении осетинского этноса. Но и здесь, как мы видели, не все так просто. Уже упоминавшийся И. М. Мизиев пытается утверждать очень древнее и последовательное заселение Северного Кавказа тюркскими народами в лице шумеров, скифов, алан. Здесь надо учитывать, что сами наименования — «скифы», «сарматы», «аланы» — являлись подчас собирательными. Под ними скрывались не только ираноязычные племена. О вхождении в их состав вайнахов, предков чеченцев и ингушей, сейчас пишут Я. С. Вагапов, М. X. Багаев, Р. Д. Арсанукаев. Естественно, подобные исследования не должны ограничиваться только лингвистическими сопоставлениями. Здесь в полной мере должен быть привлечен и археологический материал. Важна также четкая разработка критериев для отделения меотских (ране-адыгских) материалов от ски-фо-сарматских, что порой бывает затруднительно при интерпретации некоторых памятников.

Памятники средневековья настолько разнообразны, что намечать какую-либо программу их изучения, исходя из личных взглядов, было бы по меньшей мере самонадеянным, хотя это время очень заманчиво для исследователя. Сейчас, когда появилась возможность публиковать не только сборники по атеизму, а исходить из действительных духовных запросов населения Кавказа, наверное, необходимо развернуть большие работы по изучению памятников христианства и мусульманства, ведь до последнего времени лишь изучение языческих комплексов получало некоторое благоприятствование.

Очень важно с полной мерой ответственности проследить появление на Кавказе тюркоязычных народов (гуннов, хазар, кыпчаков и др.) и детально, без пред-взятостей осмыслить как процессы тюркизации местного населения, так и обратный процесс — их слияния с исконно кавказскими жителями. Подобная тематика уже находит отражение в работах А. П. Новосельцева, А. В. Гадло, Я. А. Федорова, Г. С. Федорова, М. Г. Магомедова, А. А. Кудрявцева и др.

Наверное, очень важно начать изучение памятников, связанных с историей малочисленных народностей Северного Кавказа. Это заставляет приоткрыть завесу над третьей группой публикаций. В качестве примера я приведу данные только по Дагестану. К 1930 г. среди его жителей насчитывалось 27 коренных народов, включая в их число кумыков, ногайцев и татов, а по более поздним изданиям, в стране стало числиться «10 коренных народностей», к которым можно еще присоединить татов. Что же произошло, например, с андийцами, годоберинами, кайтаками? Обычно писали об их консолидации вокруг крупных местных народов — аварцев, даргинцев и др. Если говорить яснее и проще, за последние 30—40 лет они лишились своего лица и были приписаны к другим народам. О них отсутствовали статистические данные, редко говорилось в печати. Естественно, такое положение «есть на самом деле провозглашение неравноправия этносов». Только за последние годы стали вспоминать о том, что у малочисленных народов имеются свои языки и культура, говорить о необходимости «этнического комфорта» для каждого живущего в республике, в газетах и книгах появились перепечатки из старых изданий, посвященные этим народностям. Сказанное касается и других полузабытых даже по названиям народностей Северного Кавказа. Я уверен, что местные археологи давно готовы работать над тематикой, связанной с культурой подобных этносов.

Думаю, что археологи Северного Кавказа, если им дорога научная истина, должны избегать эффектных и быстротечных теорий. Не дело ученых играть на нервах наших современников, подогревая на Кавказе и без того жаркую межнациональную обстановку. Очень важно как-то активизировать издание научных трудов и хорошо продуманных популярных книг на историко-археологические темы. К сожалению, на книжных полках превалирует сейчас явная макулатура.